Под действием ярости и наркотика он на минуту позабыл про не вполне ясный, но жуткий смысл, заключенный в словосочетании подготовить к операции. Ему очень многое хотелось ей сказать, даже при том, что он не сомневался, что параноики типа Энни не признают самых очевидных вещей. Воздух сейчас очень влажный; скотч плохо держится при высокой влажности; многие полоски скотча просто отклеились и случайный сквозняк сдул их. И еще крысы. В погребе сейчас полно воды, хозяйки в доме не было, так что Пол не удивлялся, слыша за стенами крысиный писк. Естественно, они наводнили дом, привлеченные разбросанными повсюду мерзкими объедками Энни. Вот они и были теми гномами, которые отклеивали скотч. Но от этих объяснений Энни просто отмахнется. В ее глазах Пол уже чуть ли не готов бежать Нью-йоркский марафон.

— Энни… Энни, что ты имела в виду, когда сказала, что подготовила меня к операции?

Но Энни интересовал другой вопрос.

— Я бы сказала, семь раз, — тихо произнесла она. — Минимум семь. Ты выходил семь раз?

— Если тебе так хочется, то семь. А что ты имела в виду…

— Я вижу, ты продолжаешь упрямиться, — сказала она. — Надо полагать, такие, как ты, настолько привыкли сочинять ради денег, что не могут остановиться и лгут, когда не надо. Но ничего, Пол. Выходил ты семь раз, или семьдесят, или семью семьдесят, важен принцип. А принцип от этого не меняется. Как не меняется состояние.

Он уплывал все дальше, дальше, дальше. Он прикрыл глаза. Ее голос доносился издалека… Сверхъестественный глас с небес. Богиня, подумал он.

— Пол, тебе приходилось читать о том, как раньше работали на алмазных копях в Кимберли?

— Я написал об этом книгу, — сказал он неизвестно зачем и рассмеялся.

(к операции? подготовить к операции?)

— Иногда туземцы крали алмазы. Заворачивали их в листья и засовывали себе в задний проход. И если охрана не замечала этого на выходе из шахты, они убегали. И знаешь, что делали англичане, если ловили воров, пока те еще не перебрались через реку Оранжевую на территорию буров?

— Наверное, убивали, — ответил Пол, не открывая глаз.

— Вовсе нет! Это было бы все равно что выбрасывать дорогую машину, если поломается какая-нибудь пружина. Если они ловили беглецов, то принимали меры, чтобы те не могли убежать, но могли работать. Что может помешать бегству? Хромота, Пол. Вот что мы с тобой сделаем, Пол. Ради моей безопасности… и твоей тоже. Верь мне, тебя нужно защитить от тебя самого. Помни, сначала будет больно, а потом все окажется позади. Постарайся держать это в голове.

Ужас охватил его, как порыв леденящего ветра, прорвавшийся сквозь пелену забытья, и Пол открыл глаза. Она встала и стянула с него простыню, открыв искалеченные босые ноги.

— Нет. — сказал он. — Энни… нет… Не знаю, что у тебя на уме, но мы же можем об этом поговорить? Пожалуйста…

Она наклонилась, а когда выпрямилась, то в одной руке у нее был топор, а в другой — паяльная лампа. Лезвие топора блестело. На паяльной лампе было выгравировано: Bernz-O-matiC. Энни наклонилась снова и подняла с пола коробок спичек и темную бутыль. На ярлыке бутыли было написано: «Бетадин».

Ему не суждено забыть эти предметы, эти слова, эти названия.

— Нет, Энни! — закричал он. — Энни, я останусь! Я даже не буду вставать с постели! Пожалуйста! Ради Бога, не надо меня рубить!

— Все будет в порядке, — ответила она; лицо ее опять приобрело отрешенное выражение, выражение выключенности, недоуменной пустоты, и, еще прежде чем бушующая огненная паника полностью захлестнула его мозг, он подумал, что, когда все будет закончено, у Энни останется только смутное воспоминание о том, что она сделала, подобное смутным воспоминаниям о том, как она убивала, убивала детей, стариков, неизлечимых больных, Эндрю Помроя. Да что говорить, эта женщина получила профессиональный диплом в 1966 году и тем не менее сказала несколько минут назад, что проработала медсестрой десять лет. Этим вот топором она убила Помроя. Я знаю. Он еще пытался кричать и умолять, но вместо слов у него выходило только нечленораздельное бормотание. Он хотел отвернуться, отвернуться от нее, и ноги взорвались болью. Он хотел подтянуть их, защитить, и болью взорвалось колено.

— Еще минуточку, Пол. — сказала она, отвинтила крышку с бутыли с бетадином и полила красновато-коричневой жидкостью его левую щиколотку. — Еще минуточку, и все кончится.

Она протерла лезвие топора: на ее мощном правом запястье выступили жилы, и Пол увидел, как сверкнул аметист перстня, который она по-прежнему носила на розовом безымянном пальце. Она смочила лезвие топора бетадином. Пол почувствовал специфический больничный запах. Этот запах означал, что операция начинается.

— Будет чуть-чуть больно, Пол. Но ничего страшного. — Она повернула топор и смочила другую сторону лезвия. Пол заметил несколько пятен ржавчины, затем они скрылись под слоем вязкой жидкости.

— Энни Энни пожалуйста Энни пожалуйста нет пожалуйста не надо Энни я клянусь я буду хорошим клянусь Богом я буду хорошим пожалуйста дай мне шанс исправиться НЕТ ЭННИ ПОЖАЛУЙСТА ДАЙ МНЕ СТАТЬ ХОРОШИМ…

— Сначала чуть-чуть больно. А потом, Пол, это гадкое дело будет позади.

Она швырнула бутыль бетадина через плечо: лицо ее оставалось невыразительным, пустым и в то же время удивительно твердокаменным. Она перехватила топор левой рукой почти у самого лезвия и расставила ноги, как деревянный болван.

— ЭННИ ПОЖАЛУЙСТА НЕ НАДО ДЕЛАТЬ МНЕ БОЛЬНО!

Ее взгляд был мягким и рассеянным.

— Не волнуйся, — сказала она. — Я опытная медсестра.

Топор со свистом опустился и погрузился в плоть Пола Шелдона над его левой щиколоткой. Боль разлилась по всему телу, как будто в него вонзилось гигантское копье. Ее лицо, забрызганное темно-красной кровью, походило на лицо индейца в боевой раскраске. Брызги крови попали и на стену. Пол услышал, как лезвие со скрипом рассекло кость. Не понимая до конца, что происходит, он посмотрел на нижнюю часть своего тела. Простыня быстро краснела. Пальцы его ног дергались. Затем он увидел, как она вновь поднимает топор. Волосы ее выбились из-под заколок, и беспорядочные локоны обрамляли пустое лицо.

Несмотря на боль, Пол попытался убрать ногу и увидел, что голень сдвинулась, а стопа осталась на прежнем месте. Его усилие привело лишь к тому, что трещина в ноге стала шире, раскрылась, как большой рот. Он еще успел осознать, что его стопа теперь соединена с верхней частью ноги лишь тонким слоем плоти, и топор тут же опустился снова, точно в свежую рану, и застрял в матрасе. Звякнули пружины.

Энни извлекла топор и отложила его в сторону. Мгновение она с отрешенным видом смотрела на хлещущую из обрубка кровь, затем взяла коробок, зажгла спичку, взяла паяльную лампу с гравировкой Bernz-O-matiC и повернула вентиль. Послышалось шипение. На том месте, где еще недавно находилась часть Пола, хлестала кровь. Энни осторожно поднесла спичку к соплу Bernz-O-matiC. Раздалось «пах!», и возникла длинная желтая струя пламени. Энни подкрутила вентиль, и пламя стало голубоватым.

— Зашивать не могу, — сказала она. — Мало времени. Жгут не поможет. Мне надо

(прополоскать)

прижечь.

Она наклонилась. Пламя паяльной лампы коснулось кровоточащего обрубка, и Пол закричал.

Струйка дыма взвилась вверх. Сладковатый дымок. Они с первой женой проводили медовый месяц на Мауи. [31] Устроили луау. [32] Сейчас сладковатый запах дыма напомнил ему запах поросенка, которого достали из ямы, где он коптился на палке целый день. Поросенок весь почернел и буквально распадался на части.

В его теле вопила боль. Он вопил.

— Почти все, — сказала Энни и повернула вентиль: нижняя простыня загорелась около обрубка его ноги, уже не кровоточащего, зато черного, как тот поросенок, когда его вытащили из ямы: Эйлин отвернулась, но Пол завороженно смотрел, как с него стаскивали шкуру — легко, как снимали бы с человека футболку.